Оглавление
Дедушке Якову и Бабушке Евдокии посвящается
В 2008 году я написала историю моей семьи, которая распалась на две повести, написала её для детей и внуков, чтобы знали свои корни, своих предков. Позже я оформила эти воспоминания в виде коротких рассказов. Здесь я привожу весь текст, написанный тогда, с небольшими сокращениями и несколькими вставками, которые были написаны позже, но, на мой взгляд, стоят того, чтобы быть включёнными в текст.
ПРЕДИСЛОВИЕ 2008-го ГОДА.
Пока я еще могу доверять своей памяти, я хочу записать все что я знаю и помню о нашей семье. Из старшего поколения остались уже только мой отец 85-и лет и сестра моей матери тетя Лида, ей 78. Мой отец лежит после тяжелого инсульта. Левая сторона его тела парализована и неподвижна, а сознание блуждает, выхватывая куски из его прошлого. Для него все происходит одновременно: и взятие Кениксберга, и детство на Украине, и служба в Туркмении в далеком гарнизоне за станцией Мары, и голодный месяц в Ленкорани, где формировалась его часть. Он готов под моим давлением признать, что находится в своей квартире в Кузьминках, только чтобы скорее рассказать, как они с Гороховым вчера дожидались эшелона, пытаясь догнать свою часть, и из какого- то поезда им в каску отсыпали каши. Для него живы и его фронтовые друзья, и папа с мамой. Он узнает меня и называет по имени, но когда в его поле зрения появляется молодая медсестра или миловидная врач-невропатолог, он отказывается признавать свою дочь в немолодой и полной женщине и, показывая на них, говорит: «Вот моя дочь».
Тетя Лида много лет живет одна в своей двухкомнатной квартирке, которую когда-то им дали от завода на 4-х взрослых человек. Дедушка Ваня, бабушка Дуся и тетин муж дядя Миша похоронены на кладбище в Фирсановке, там же могила её сестры, моей матери. У тети Лиды сильный склероз. Она по многу раз на дню задает одни и те же вопросы, каждый день заново удивляется тому, что я не ем хлеба и каждый раз, удивившись, рассказывает мне, что она ест с хлебом все, даже макароны, что еда без хлеба ей кажется безвкусной и,что, должно быть, это с ней так после блокады. Упоминание о блокаде обязательно вызовет рассуждение о судьбе, о том, кому было суждено погибнуть, а кому остаться в живых , о том, что бог все-таки есть. Затем она всплакнет о ранней кончине мужа и вспомнит его рассказ, как его мать, оставшись в войну одна с четырьмя детьми, посылала их с братом в лес за дровами, и как они прятались от лесника в снегу, а потом оба рано умерли от одной и той же болезни. А мама ее, моя бабушка, дожила до ста лет, хотя жизнь у нее была тяжелая. Потом опять о судьбе, после судьбы – о блокаде, и так мы ходим и ходим по давно выученному мной дословно кругу ее воспоминаний и остается только удивляться, как хорошо она при этом справляется со своей бытовой жизнью, не забывает выключить газ, закрыть дверь и никогда ничего не теряет.
Теперь только я могу собрать все, что когда – то рассказали мне мои близкие, и восстановить, хоть и неполно, события их жизни. Я делаю это для вас, мои дети. Сейчас, в эмиграции, знать историю своей семьи особенно важно. Трагические судьбы отцов и матерей, дедушек и бабушек – это тот путь, который привел нас к решению навсегда покинуть страну, в которой мы родились, и отделить себя от ее судьбы, какой бы она не была .
Мой отец, Иосиф Яковлевич Ротштейн, родившийся в Одессе, с шести лет житель Москвы, познакомился с моей матерью, Проскуриной Ниной Ивановной, уроженкой Ленинграда, в Москве в Тушино. Там стояла папина летная часть, а мама посещала в Тушино какие-то курсы. Так соединились две совершенно непохожих семьи – семья моего деда-еврея и семья моей русской бабушки. О них и будет рассказано в этих двух повестях.
НЕМНОГО О «ПРЕКРАСНОЙ» ЭПОХЕ.
Хочу напомнить об одной особенности эпохи, в которой прошла большая часть жизни наших бабушек и дедушек, отцов и матерей. Я думаю, всем известно, что это была эпоха Большой Лжи. Одни лгали, потому что боялись за свою жизнь, другие, потому что боялись потерять доступ к сытной кормушке. Лгали по должности и по необходимости, ради карьеры и ради самосохранения. Лгали с трибун и в частных разговорах, лгали на собраниях и съездах, в газетах и книгах, по радио и по телевидению.
Не могу не удивляться, если мои ровесники вспоминают наши социалистические будни с теплом и любовью. Мне кажется те, кто вспоминает это время, как счастливое, или эпоху, как «прекрасную», так и не освободились от наваждения Большой Лжи.
Чему было радоваться? Конечно, годы нашего детства были сравнительно благополучными, уже не голодными и, как тогда говорили, не «людоедскими». Так много как при Сталине уже не сажали. И это всё. Советская власть не стала другой, менее жестокой, менее лживой, да и методы не изменились. Нас калечили, начиная с детского сада, с детсадовских «утренников». В наши головы годами вдалбливали готовые идеологические формулы. Нас планомерно приучали верить одобренному партией вранью и отучали думать самостоятельно.
Мы становились октябрятами со звёздочками,, потом пионерами с красными галстуками, потом комсомольцами с комсомольскими билетами. И, заметьте, в бойскауты, если ты любил походы, организованные приключения и полувоенную дисциплину, можно было записаться по желанию, даже в гитлерюгент шли добровольно, а мы все должны были обязательно стать октябрятами, пионерами и комсомольцами. Отщепенцы не могли рассчитывать на хорошие оценки в аттестате, на поступление в институт, а в институте на удачную защиту и хорошее распределение. Выход из комсомола в 99 случаев из 100 вёл к отчислению из школы или из института.
И везде было чёткое деление на группы, у октябрят –«звёздочки», у пионеров – «звенья», у комсомольцев – ячейки, отряды, везде – строгая иерархия, вертикаль подчинения, обязательные собрания, политинформации. Я это вспоминаю с ужасом, так же как и пионерские лагеря с их казарменной дисциплиной, с построением на линейку, с ежедневным поднятием красного флага и пионерским салютом, со спальнями на 20 человек, с убогими развлечениями и бодрыми речёвками. «Кто шагает дружно в ряд?» «Это смена комсомола, дружных ленинцев отряд!» Мы все через это прошли, но мы, наше поколение, послевоенное, стали «детьми оттепели». Нас уже нельзя было обмануть Большой Ложью. Мы пришли в жизнь с открытыми глазами.
Неприятности и угрозы нашего «периода застоя» – ничто в сравнении с теми испытаниями, которые выпали на долю старшего поколения. Вспомните, сколько им пришлось пережить. Террор и голод первых лет после революции, сталинские репрессии, тяжелейшие годы войны, послевоенная нищая жизнь и очередное раскручивание ненависти к «врагам народа», нагнетание антисемитизма. Никто в это жуткое время не был застрахован от доноса и оговора, от неожиданного ареста. Что было делать? Как выживать? Наши бабушки и дедушки очень хорошо научились молчать. Мои рассказы – это рассказы о том, о чём молчали бабушки и дедушки. Я приложила немало усилий, чтобы хоть что-то узнать об их прошлом.